— Ну чего ты всё молчишь и молчишь! Доктор её буквально с того света вытащил, переживает за неё, а она молчит, как неживая! – ворчала санитарка, убирая палату интенсивной терапии.
Лена лежала, глядя в потолок безразличным взглядом.
— Слышь, чё говорю! Жить надо! – нависла над ней санитарка, глядя прямо в глаза.
Лена сфокусировала на ней взгляд. Под колпаком и маской она могла видеть только глаза. И в них не было претензий, которые она озвучивала. Они были чистыми и светлыми.
— Жить, говоришь? А как? Зачем? Я может и молчу, потому что стыдно мне! Не чувствую я благодарности. Понимаю головой, а сердцем не чувствую. – выпалила Лена.
— Стыдно, это хорошо. Значит не всё человеческое в тебе умерло. Значит к жизни вернёшься, если захочешь, конечно. – спокойно приняла она её выпад.
Она смотрела с какой-то неимоверной теплотой, какой Лена не видела раньше. Может просто не замечала её в людях. Лена попробовала определить её возраст, но не могла.
— Зачем мне жизнь? Кому она нужна? – продолжала Лена, видя искреннее заинтересованное внимание. За неделю в больнице ни муж, ни дети не пришли. И даже не спохватились. Не написали, не позвонили ни разу.
С работы вон уволили за прогулы. Никто ж не знал, что я в больнице, и поинтересоваться не удосужились. Наверное, вздохнули с облегчением – повод нашли уволить…
— А ты себе нужна? – строго спросила женщина.
Лена опешила. Она смотрела на собеседницу неморгающим взглядом, не понимая вопроса.
— Ты себе-то нужна? – повторила та.
— В смысле? – переспросила Лена, сев на кровати.
— Жизнь-то твоя, ты говоришь — «им не нужна». И же ты не картина и не статуэтка фарфоровая, чтоб тебе цену давали. Жизнь – это тебе не бросовый товар, что б на помойку выбрасывать, оттого, что тебя не оценил никто. И не разменная монета, чтобы ей торговать, её на обмен за любовь выставлять. Им-то она, конечно, не нужна. Вот тебе самой чужая жизнь нужна?
— Чужая – нет, конечно.
— Тебе и своя-то не нужна… А хочешь, чтоб другим нужна была.
— Нет, я в том смысле, что со своими близкими людьми нельзя так. Нельзя их не ценить. – оправдывалась Лена.
— А ты, значит их ценишь, чтобы они тебя оценили… Чисто из корыстных побуждений получается…
— Нет. Я люблю их и всё для них делаю.
— Ага, всем жертвую, даже умереть готова для них… Или для себя? Чтобы больше этой боли не испытывать? Любишь ты, чтобы тебя любили, потому что сама себя любить не умеешь. Даже ценой смерти своей любить себя заставить хотела!
Лена разрыдалась.
— Вот! Плачь моя хорошая, плачь! Рыдай, кричи, выпускай эту боль, эту нежить изнутри, чтобы жизни было куда вернуться.
Эта хрупкая женщина неожиданно для Лены обняла её. И почему-то она стала для Лены какой-то близкой, почти родной. Она не помнила, как её обнимали в детстве. Родители были всё время на работе, у бабушки был полный двор скотины. Так что все были заняты делом и было не до глупостей. Ей всегда говорили: «Поболит – перестанет, не хнычь!». И ещё бабушка очень любила говорить: «Не плачь, будешь некрасивая, никто замуж не возьмёт».
Даже когда она упала на осколок чугуна и ей в больнице зашивали коленку, говорили: «Терпи, не плачь!», «До свадьбы заживёт». Вот и всё сочувствие и утешение.
А тут, эта совсем незнакомая женщина, которую ей хотелось назвать бабуля, разрешила плакать, да ещё и обнимает её, как родную. Не смотря на боль, которая поднялась из-за её вопросов, Лена чувствовала, что это принесёт облегчение. И тот холод, который жил в её груди долгое время, наконец-то оттает.
Слезы лились градом, рыдания сначала были сдавленными тихими всхлипами, а потом превратились в вопли.
На звук этих рыданий прибежал доктор.
— Что здесь происходит? Варвара Степановна, вы ж так её опять до инфаркта доведёте! Ей нельзя нервничать.
— Нервничать нельзя на том свете. А на этом свете надо жить. И плакать, чтобы боль из сердца выпускать. И если б она плакать умела, то никакого инфаркта бы не было. Вы Иван Ильич идите, не мешайте больной к жизни возвращаться. У вас и без того хлопот хватает.
Лена даже от присутствия врача остановиться не могла.
Врач вышел, а Варвара Степановна продолжала приговаривать:
— Вот и умница! Выдыхай её боль-то из сердца, с криком, с воплем, с рыданием — выпускай, выталкивай. Видишь, легчает уже. Свободней в груди-то становится, светлее.
— Угу – помычала Лена в ответ, ещё не в силах говорить.
— Ну вот и хорошо. И скажи всем спасибо, кто тебя учил не плакать. Они жили, как умели, сами тепла и любви не знали и тебя не могли научить.
Слёзы хлынули с новой силой.
— Вот и хорошо, вся обида сейчас на них уйдёт, за недолюбленность. Никто тебя уже не долюбит….
У Лены при этих словах сжалось сердце.
— Никто, кроме, тебя самой. – продолжила бабулька.
Она всё что-то говорила, а Лена всё плакала и плакала, пока не закончились слёзы. И даже после этого она ещё не могла, не хотела выбираться из этих теплых объятий.
— Как же теперь? – тихо спросила она. — Как жить? Как долюбить-то себя?
— Как ты других любишь? Так и себя полюби. Учись себя выбирать, давать себе то, что тебе хочется. Не потом, после всех, а сначала себе.
— Так это же эгоизм получается?! Лена высвободилась из объятий своей душеспасительницы.
— Нет, милая, эгоизм — это ждать что другие будут делать что-то за тебя. Любить тебя будут за тебя, ценить, желания твои исполнять, которые ты не то что озвучить боишься, ты даже хотеть их себе не разрешаешь. Получать что-то за счёт других – это эгоизм.
— Но ведь я ничего и не получала… — недоумевала Лена.
— Поэтому и не получала, что принять не могла, эгоисткой быть не хотела, а сама себе давать не умела.
— Да, вы правы. Я ведь ото всех ждала одобрения, любви, похвалы. Я всем жертвовала, ради этого. А в груди всё разрасталась та леденящая пустота, которую вы помогли мне отпустить.
— Ну да, даже умереть решила, чтоб любовь заслужить. – беззлобно констатировала Варвара Степановна.
— А и тут не прокатило! — грустно хмыкнула Лена. — И все-таки, Варвара Степановна, как же её заполнить, эту пустоту? Как захотеть жить?
— Ну, для начала, ты в сердце своё загляни, свет там включи. А то у тебя там темнота, и даже любви, которая там живет, не видать.
— А она там точно живет?
— 100%. Она в каждом сердце живет, и у тебя тоже. Можешь у доктора спросить. Они, доктора знают, что в сердце особое место есть, которое при операциях даже трогать нельзя. Они его по-своему, по заумному называют, но именно это место, где любовь живет. Любовь не такая, жертвенная или страстная, любовь божественная, чистая, светлая. Через неё мы с Богом общаемся, и с другими людьми. Посмотри сама, попробуй увидеть прямо сейчас.
— Это, как вы со мной сейчас? – улыбнулась Лена.
— Ну, приблизительно.
— Да, я чувствую её. Чувствовала из вашего сердца, когда вы меня обнимали.
— Ну вот. А теперь в своём почувствуй, и всю пустоту ей заполни.
— Тепло стало. Хорошо.
— Воот! Так и лечи своё сердце и душу. А чтобы жить захотеть – ты придумай себе новую жизнь, как сказку.
— А разве так можно? Разве получится?
— Ну ты же придумала себе, что ты для всех хорошая быть должна, придумай теперь новую, где ты для себя хорошей станешь, где ты любишь себя и никем тебе пустоту в груди затыкать не надо. И мир меняться начнёт.
— Правда?
— А ты попробуй, поиграй в это. Как в детстве.
— Попробую. Спасибо вам, Варвара Степановна.
— Жизнь любит тебя. И ты её люби.
В палату заглянул доктор:
— Ну как вы тут? О, взгляд живой, румянец на лице и даже улыбка… Его тревога сменилась удовлетворёностью.
— Да, спасибо Варваре Степановне, уже лучше! И вам, доктор, большое спасибо.
— Я рад, что кризис миновал. Пожалуй, вас уже можно в обычную палату перевести. Тем более, что к вам посетители. Там внизу ваши родные пришли, говорят ни звонки ни смски к вам не проходят.
Лена посмотрела на Варвару Степановну. Та ей подмигнула и тихонько вышла из палаты.
©Галина Суслина 02.06.2022
Если вам нравятся мои рассказы и сказки, и есть желание отблагодарить за моё творчество, за профессиональные посты, которые помогают вашим осознаниям, вашему духовному росту, если хотите, чтобы я продолжала писать, можете отравить любую сумму со словами «Благодарность» на карту сбербанка 2202201952081509 Галина Александровна С.
Записаться на консультацию можно здесь